Заметки на полях. Человек и Зверь

В СССР человека тянули вверх. А потом партийная элита нажала кнопку и выпустила из клетки Зверя.

Отрывок из 2 тома сборника «Суть времени» Сергея Кургиняна.
---
---
Человек — существо бесконечно сложное, в нем все намешано: добро, зло, пакость, геройство… И под тонкой пленкой всего, что представляет собой он (а ему-то как существу 40–50 тысяч лет, не более), все звериное-то кипит. Он часть этой природной, звериной среды. Он из нее вышел. Он создал для себя искусственную среду обитания. Он создал способы управления этой средой, он создал себя самого. Он безумно сложное существо.

И внутри этого существа, конечно, есть зверь. Ну, скажем совсем грубо: там, внутри каждого человеческого существа, сидит хрюкающая свинья — вот этот зверь затаившийся. Для того чтобы этого зверя отделить от человека, существуют табу, запреты, начиная с древнейших (не буду их перечислять), моральные регуляторы, религия… Все это существует для того, чтобы «свинью» не выпускать из клетки, чтобы посадить ее в клетку и там держать.

И есть некая возможность выпустить этого зверя наружу. Есть кнопка такая — кнопка, на которую всегда можно нажать, и свинья из клетки вылезет. Вылезет из нее — и начнет все вокруг себя пожирать. Ученые хорошо знают, как устроена эта свинья, как устроена эта клетка и как устроена эта кнопка.

В демократических системах существует консенсус элиты. Есть элитный субъект, способный сформировать консенсус, и в рамках этого консенсуса на кнопку не нажимают. Борющиеся силы не нажимают на эту кнопку. Кнопку охраняют.

В таких системах, как советская, где нет демократии, сама система тянет человека наверх и эту кнопку тщательно охраняет от того, чтобы ее не нажали, не нажали никогда. Потому что все понимают, что, если ее нажать, — кранты. Вот эту кнопку и всю зону рядом с ней охраняют — это запретная зона.

И эта зона была, и ее охраняли. И тогда человек худо-бедно, но восходил. Восходил. Медленно, коряво, как угодно… Даже когда в этом была некая фальшь… Извините, но когда модно держать Толстого, Достоевского и прочих в стенных книжных шкафах, то это уже хорошо. Даже если там стоят одни корешки от Толстого, Достоевского, Пушкина и прочих — это лучше, чем если там стоит порнография. А когда это не корешки, а книги, это еще лучше. И когда стоят в очередях на фильмы Феллини и Антониони — это прекрасно.

Пусть это мода. Мода моде рознь. Мода на порнографию — это не мода на Толстого и Пушкина. Это разные моды. Одна мода тянет человека наверх — к Толстому, Достоевскому, Пушкину. Другая мода толкает вниз.

Толкнуть человека вниз легко. Но его тянули наверх всеми способами: «Моральный кодекс строителя коммунизма» — такая достаточно классическая моральная парадигма, существовавшая в советскую эпоху.

Ленин отрицательно относился к теории «стакана воды», согласно которой в коммунистическом обществе удовлетворить половые стремления и любовную потребность будто бы так же просто и незначительно, как выпить стакан воды. А уж при Сталине от этого «стакана воды» — свободы любви и прочих разнузданностей — вообще не осталось ничего. Система стала очень жесткой, классической, и она тянула человека наверх. Она вела его по ступеням образования, культуры, социализации, труда. Она это делала. И она охраняла эту кнопку. Кнопку, нажав на которую можно выпустить свинью из клетки. Она загнала ее, эту свинью, в клетку. Загнала. И свинья там сидела. И не хрюкала даже. А если хрюкала, то исподтишка.
Дальше произошел момент, когда на эту кнопку нажала сама правящая партия. Это еще страшнее, чем разрушить страну (хотя и это страшнейший грех). Это страшнее всего на свете. Это предательство человеческого. Всего. Она знала, эта власть, где находится кнопка. Она ее сначала охраняла, а потом сама на нее нажала. И не надо мне говорить, что этого не произошло.

В этом суть спора Бахтина и Лосева.

Лосев фактически говорил Бахтину: «Ты что делаешь? Ты выдаешь народную культуру за скотство, низ, фекалии. Ты мой любимый Ренессанс представляешь как торжество низа. Ты зачем этот низ (то есть свинью) живописуешь так? Это же неправда! К ней все не сводится. Народная культура к ней не сводится. Это не культура низа. Это не твой любимый Рабле. Там все есть. В народной культуре духовные стихи тоже есть. Фольклор — это высокая культура, это то, что поднимает человека наверх. Ты мне не рассказывай про карнавалы и все прочее. Карнавал — это удар колокола, когда церковь бьет в этот колокол и на один день дает возможность перевернуть верх и низ, но тут же возвращает систему в прежнее состояние. Это не карнавал нон-стоп. Ты не говори мне про это. Ты зачем врешь? Ты же такой талантливый человек, такой умница. Зачем ты все это извращаешь?»
В этом суть дискуссии Лосева и Бахтина.

На что Бахтин отвечал: «Так надо. Так надо. Мы не победим этих мерзких коммунистов, если не выпустим свинью из клетки».

Но Бахтин Бахтиным… Михаил Бахтин — талантливейший человек. Его исследования Достоевского — это великий вклад в культурологию. Такого типа вещи только и могли делать великие люди. Лосев же не осуждал то, что Бахтин писал о Достоевском! Он сказал: «О Рабле-то ты зачем это пишешь, о Ренессансе-то ты зачем это пишешь? Зачем ты вдруг, Миша, начал все извращать? Ты же знаешь, что это не так».

Миша улыбался. Кожинов потом объяснял, почему Миша улыбался.

И все подряд: Юлиан Семенов, который был близок к Андропову, Евгений Киселев — говорили о том, как именно Андропов привел Бахтина, чтобы Бахтин рассказал, что это за кнопочка и как на нее нажимать. И Бахтин рассказал. Бахтин рассказал, извращая природу Ренессанса, природу человеческой жизни вообще, народную культуру. Он это все рассказал очень тонко. Недаром Кристева, один из величайших теоретиков постмодернизма, радовалась тому, как тонко Бахтин все рассказывает.

А потом на эту кнопку нажали, точно на нее. И породили мировую катастрофу. Мировую. Здесь захотели уничтожить человека вообще. Идеальное вообще. И в значительной степени сумели это сделать.